"Подлинность бытия в психологии, психотерапии и гуманитарных науках:
опыт и исследования"

Конгруэнтность как базовая установка и умение в человекоцентрированном подходе, также как открытость опыту как важнейшее условие полноценного функционирования( Rogers, 1959) могут рассматриваться как предпосылки к аутенитичности и подлинности бытия человека в его жизненной ситуации.
Сингнификация и символизация опыта человеком приводят к формированию его индивидуального жизненного мира как чувственно-практической реальности( Колпачников, 2015) в которой – и посредством которой- человек организует свою активность и жизнь.
Барьеры и трудности конгруэнтности, искажение и отрицание опыта ведут к неподлинности бытия, неполному функционированию и неудовлетворенности собственной жизнью.

Феноменология слушания, оберегающая себя от того, чтобы включить событие слушания в уже-услышанное, приводит нас к другому пути, а именно к отвечающему вслушиванию. Классическая секвенция, с которой мы постоянно сталкиваемся, имеет следующий вид: слушание чужой речи - понимание чужой речи - ответ на чужую речь - взаимопонимание с Другими. Но мы часто имеем дело с пред- и сверхпонятным, которое во многом определяет саму ситуацию слушания. Насколько мы поспешны в своих выводах, насколько мы склонны держаться за свои предположения, убеждения, теории, интерпретации, и насколько мы готовы выдержать собственную неопределённость, удержаться в незнании, постоять в растерянности, чтобы увидеть феномен как он есть?
Чем я должен отвечать на нечто, чего я не понимаю, и как я должен понимать то, чего я не услышал? Понимание другого человека – это задача, которая не может быть решена только теоретически, а также не может быть решена раз и навсегда; ее приходится решать каждый раз заново, и мы всегда будем иметь дело с уникальным опытом.

В своем докладе я расскажу про идею Томаса Огдена об эпистемологическом и онтологическом измерениях в психоаналитическом работе. Первое измерение определяется процессами "познания" и "понимания" человеческого опыта, второе – "бытием" и "становлением". Мы обсудим онтологический поворот в психоанализе, как это связано с изменившимися представлениями о терапевтическом действии, концепцией нерепрезентированных состояний (которые не представлены в психике и не существуют на языке слов), а также роль терапевта в терапевтических отношениях и технику работы.

В 1950 году Фридрих Георг Юнгер (1898–1977) опубликовал в сборнике к 60-летию Мартина Хайдеггера небольшое литературное произведение – текст «Пустошь», где между собой ведут вымышленный диалог мудрый кентавр Хирон и юный герой Паламед. Младший брат Эрнста Юнгера, поэт и мыслитель, восхваляет в нем «удел Пана» и вместе с тем «священную землю ключей». Принося свой hommage Хайдеггеру, Ф.Г. Юнгер говорит о том, что исцеление (Heil) станет возможным только тогда, когда на место человека техники, расточающей богатство мира, придет пастух и возделыватель. Пустошь – это область нетронутого, невозделанная Мать-Земля, без которой не было бы ни поля, ни сада, т. е. всей культуры; «необозначенная, неназванная» пустошь внеисторична, но в ее «священном» истоке имеет начало и конец вся история.

Своим чтением, особого рода майевтической работой - майевтической герменевтикой текста - встроенной, в свою очередь, в особую же феноменологию опыта его чтения мы можем при-водить читаемый текст в такое место, где он может устанавливать себя - нашем его  чтении - «от=» Целого, «от=» своего – бытийного – Начала.
Прежде всего, мы - своим чтением – должны «разомкнуть» читаемое, то есть вывести его из омертвелого равенства себе, привести его в движение. В особый род движения – сообщить читаемому «ускорение», сказал бы Бродский - внутри и через которое открывается возможность «нового зрения».
В противовес гуссерлианскому пониманию феноменологии – достигается это не за счет даже «усиления», амплификации субъективных «способностей» читателя, но – за счет «про-ведения» по некоторому «пути», за счет - сказал бы Гегель - развития до собственно «феномена» - самого того, что я вижу, при-ведение его к «феномену».

Старший возраст, завершающую часть земной жизни с самого детства, мы склонны больше обесценивать, чем ценить. В жизни хороши годы сил и возможностей, а потом уж как-то доживем, может и неплохо, если повезет.
С самых ранних лет мы знаем, что стоит опасаться старения, бессилия, беспомощности и зависимости. Часто слышим «хотел бы я умереть молодым», чтобы не страдать и не зависеть, не болеть, не быть таким уязвимым.
И одновременно существует возможность жить последнюю часть жизни, как благословенное время понимания, прозрения и мудрости. Как новый возраст познания жизни всей целиком, ничего не отбрасывая, принимая и благодаря.

Представление об уникальности клиента и сугубой субъективности его опыта может способствовать дилеммам в отношении собственного опыта бытия-в-мире, собственного переживания. За вопросом о том, привносить ли консультанту свой опыт, знание, переживание в терапевтическое пространство, стоит вопрос: существует ли опыт, знание, переживание, «разделяемые в со-человечности». В чем выражается соприкосновение с протофеноменальным в общении клиента и консультанта, со-узнавание? Какое отношение к этому соузнаванию имеет природа? Говорит ли несовпадение в словах и образах, призванных передать опыт и переживание, о «различии миров», о том, что встречи не произошло, о неплодотворности (нецелительности) диалога?

В докладе рассматриваются некоторые аспекты философии Леса Михаила Пришвина (лес как топос спасения в лесных сюжетах повестей и сказок, лес как идея и образ подлинного бытия). На материале дневников и художественных произведений Пришвина исследуется лесная сотериология писателя.